|
Глава 9
Саша убеждать умела и сделала так, что мне не пришлось давать показаний. Ни объяснительных, ни бесед. Инцидент в Технопарке меня как будто не коснулся вообще, ведь никто, кроме собаки, не погиб, а Сергей Геннадиевич вскоре пошел на поправку. Я попросил у Мартынова недельный перерыв и сказал, что в дальнейшем буду работать только дистанционно. Он отнесся к моим словам с пониманием, обещал не беспокоить по пустякам.
За неделей последовала вторая, а я все лежал на диване, пересматривая «Ходячих мертвецов». Наконец-то я понял, зачем люди смотрят ужастики. Чтобы окунуться в чужие проблемы, которые, ну точно, посерьезнее твоих, и насладиться тем, что тебя они пока не коснулись.
Я догадывался, что хандра пройдет, стоит только начать работать, но пока лень побеждала рассудок. Да если честно, я не очень-то и сопротивлялся.
Меня, как уже стало плохой традицией, без приглашения посетил господин Дубов. Тот самый, что создал Телеграф. Заочно я его ненавидел, как Била Гейтса, Стива Джобса, Илона Маска и Влада Сташевского. Как говорится, ничего личного, просто терпеть их не могу.
Я долго рассуждал, почему во мне вызывают раздражение успешные, умные, красивые мужчины, и, как циник, пришел к выводу, что просто им завидую. Нет никаких других видимых причин.
Дубов приехал, когда вокруг дивана построилась шеренга пустых пивных бутылок. Убирать их Кристине, я категорически запретил, в надежде, что меня самого это начнет раздражать. Однако нервы оказались крепкими, и Дубова встретила приличная батарея. Недельная щетина, соответствующая ситуации прическа и наверняка такой же запах — но долларовый миллионер не подал вида, и даже не повел в сторону нос. Он лишь сел подальше и, пользуясь преимуществом хорошо одетого и благоухающего человека, начал беседу с просьбы.
— Я слышал, Алексей, вы дали дельный совет Александру Фирсову. Он уже два месяца отнимает у меня ведущего программиста. Хочу попросить вас о таком же кейсе.
Мне стоило удивиться, но я сыграл роль меланхолика до конца и ответил:
— Говно вопрос.
Мы с минуту молчали, затем я спросил:
— Хотя бы объясните, зачем вам мои советы?
— Это проблема? — спросил Дубов.
— Вовсе нет. Просто вы креативщик, известный новатор, а за помощью обращаетесь к провинциальному администратору. Как-то даже странно.
— Ничего тут странного, — парировал Дубов. — Я в принципе не могу изобрести ничего нового, как и вы, впрочем.
— Мне кажется, я могу, — сказал я хмуро.
— Цукерберг, не придумал ничего нового, лишь украл идею у Гарвардского клуба. Линус Торвальдс, передрал архитектуру у Unix, Бил Гейтс заимствовал идеи в Aple, а Стив Джобс, даже не был программистом, он вообще ничего не придумал, если не считать двенадцати часовой рабочий день.
Если у вас имеется критическое мышление, то без труда проведете фидбэк ваших ранних историй. И поймете, что они были чьи-то. Подслушанные, подсмотренные, прочитанные. Но ни одного собственного кейса вы за всю жизнь не приобрели.
Я засмеялся, но, увидев серьезное лицо Дубова, подумал:
«Самой удачной и выдающейся идеей в бизнесе было собрать гречневую крупу с поля, на котором образовались английские круги. А затем выставить ее на продажу в интернет-магазине».
Эту идею я считал исключительно своей и заслуженно этим гордился. Формально мне удалось стать первым человеком, который торговал инопланетными продуктами. Однако, прокручивая в памяти события две тысячи пятого года, я вспомнил, кто первым произнес выражение «инопланетная гречка».
Кристина. Когда принесла в пакете три килограмма этой крупы. Так и сказала, прямым текстом. Именно после ее слов в голове сложилось, и я начал кампанию в сети. Если быть честным, то автором бренда является моя жена.
Я снова посмотрел на Дубова.
— Вот видите, вы просто никогда об этом не задумывались. Принимайте решение сами и не бойтесь спрашивать совета у других.
— Но почему? — возразил я. — В этом должна быть какая-то логика?
— Я не знаю, — ответил Дубов, — просто все так работает, а не так — не работает. Мы являемся открытой системой, и чтобы что-то создать, нужно отразиться в другом человеке.
— Открытая система? — мне вдруг вспомнилось незаконченное семейное приложение. — Хотите сказать, что сам в себе человек не может отразиться по определению?
— Как бы вам транслировать Алексей, человек не то чтобы отразиться не может. Он не может это сделать с закрытыми глазами.
— Это как?
— Чтобы отразиться, он должен смотреть в сторону, однако в этом случае ничего не увидит, а посмотрев в зеркало, увидит отражение еще до того, как отразится в нем. Если упростить — то, играя с самим собой в шахматы, вы заранее знаете все ходы, а отвернувшись, не можете играть.
— Я слышал что-то подобное. Будто в любом вопросе уже содержится ответ.
— Да, — согласился Дубов. — Задавая вопрос, вы уже принимаете решение. И нет никакого смысла думать над ответом.
— Месяц назад был у психиатра, — сказал я. — Так он рассказал, что человек вообще не умеет думать. Всю эту канитель имитирует сознание, а мы только достаем из памяти эмоционально подкрашенные картинки.
— А я вам про что говорю, — подхватил Дубов. — Чтобы креативить, нужен коллектив.
— Хотите пива? — неожиданно предложил я. — Впрочем, у меня, наверное, не осталось.
Я поискал глазами неоткрытую бутылку, но Дубов прервал мои поиски:
— Спасибо, Алексей, я воздержусь.
— Чем же вам помочь? — промычал я, раздумывая. — Скажите, а вот этот ваш Телеграф можно назвать социальной сетью?
— Почему нет? — даже обиделся Дубов.
— Монетизируйте аккаунты. Я сейчас имею в виду реальную монетизацию. Есть же, наверняка, живые пользователи, которые год и более юзают Телеграф. Их авторитет, посещаемость, весомость можно выразить в денежных единицах. Сделайте так, чтобы аккаунт можно было подарить, продать, передать по наследству.
— Кому это может понадобиться? — спросил Дубов.
— Хотя бы мне. Я мог бы брать в залог страничку вашей социальной сети в качестве гарантии при заказах в интернет-магазине. То же самое заинтересует микрокредитные организации. А при приеме на работу это заменило бы резюме.
— Да, но кадровики и сейчас этим пользуются, — заметил Дубов.
— Конечно, пользуются, если у дурака профиль не закрыт, а в нем — фотографии с дебил-вечеринки. Но если такой аккаунт можно легально продать и так же законно пополнить деньгами, то это уже капитал. Понимаете, куда я клоню?
— Хотите, чтобы я создал некий би-ту-би, что, безусловно, увеличит капитализацию. А через пару лет, аккаунт в телеграфе заменит ИНН?
— Это вы сказали, — усмехнулся я.
— Однако как быть с анонимностью, — возразил Дубов, — ведь сегодня это основная фишка Телеграф?
— Я бы сказал, что одно другому никак не мешает, и это на самом деле так. Вы добавите к аккаунту единственную цифру, для чего совершенно не обязательно раскрывать личность владельца. Но если по чесноку — то не увлекайтесь вы этой хренью. Помните, много лет назад было НТВ как альтернатива государственному телеканалу. Сегодня им заслуженно пугают детей и, даже если вам покажется, что связь тут не очевидна я скажу: «Не превращайте ваш телеграф в помойку».
— Окей, я подумаю. Можно начать с предложения пользователям выкупить их аккаунты. Или взять в аренду.
— Скажите, — прервал я рассуждения Дубова. — Вам не кажется, что мы ведем себя, как саранча?
— В каком смысле?
— Я имею в виду действия носителей. Мы пытаемся взять под контроль как можно больше организмов. И если нам это не удается, просто хотим их уничтожить.
— Так это нормально для эволюции, — возразил Дубов. — Чиперы — более приспособленный вид, более современный, а, как вы знаете, выживает сильнейший.
— Но люди не рождаются с чипом. Что, если мы уничтожим и себя заодно?
— Зачем нам это делать?
— И я не знаю. Но чувствую, что-то здесь неправильно. Нельзя тупо выполнять рекомендации иглы и не задумываться о будущем.
— Мне кажется, Алексей, вы совсем расклеились. Завязывайте с алкоголем, и все наладится.
— Я вас тоже кое о чем попрошу, — сказал я. — Нет ли у вас виртуального путешествия в далекое будущее?
Дубов почмокал языком, вспоминая.
— Есть несколько кейсов, но по технологическому укладу — это прошлое.
— А к паучку нет лишнего билетика?
— Отразиться хотите? — Дубов криво усмехнулся.
— Хочу, — ответил я честно.
— Не советую вам. В результате этого я потерял целую социальную сеть. Не повторяйте моих ошибок.
— Может быть, я этого и добиваюсь.
Дубову надоело мое упрямство, и он прямо при мне переслал в Телеграф ссылку на путешествие в «Лабиринт отражений».
Я побрился, помылся, убрал из дома пустые бутылки, оделся в тренировочный костюм и спустился в мужскую берлогу. Заперев дверь, я отправился туда, где маленький паучок на шести лапках смотрит на мир через единственный глаз.
* * *
На этот раз меня вырвало. Так сильно, что боль в пищеводе заставила закричать. Впрочем, сил на крики не оставалось.
Мне удалось, хотя и пришлось двое суток ожидать противника над проходом в зеркальный коридор. Тактика не самая почетная — сидеть в засаде и затем выстрелить, слава богу не в спину, а в глаз, — но она сработала.
Я отразился. Как оказалось, сделать это и не словить зайчик от своего противника невозможно. Теперь мне было известно, что у того, кто находился в другом паучке, есть машина. Здоровенный такой автомобиль с хромированной решеткой на бампере. Это воспоминание было то ли последним, то ли главным в его жизни. Во всяком случае, оно лежало на поверхности.
А вот я оказался просто красавчик. Владелец бизнеса, автор программного обеспечения, плейбой — судя по тому, что нахожусь в постели сразу с двумя женщинами. И еще меня преследуют кровожадные организмы. Я избежал три покушения, а последний раз моя жена сказала:
— У тебя вся рубашка в крови.
А я ей гордо ответил:
— Это не моя кровь.
Будто сказанное в боевике. Моя «круть» брызнула в открытый глаз мужика с хромированной решеткой. Он подавился, задрожал и хотел сплюнуть. Но новый поток воспоминаний накрыл его горячей волной.
Как сквозь остановленную в кинопроекторе пленку, проступило ржавое пятно. Мое сознание провалилось на двадцать лет назад, в юность, когда мы студенческой бригадой ездили на картошку. Пили портвейн, а затем подрались с деревенскими пацанами. Мы мутузили друг друга маленькими кулачками, а по деревенскому клубу разлетались кровавые сопли.
Я никогда не был героем, и в тот вечер не сделал исключения, потому что не избил ни одного местного, только оттаскивал наших. И в итоге я перепачкался их кровью, а студентка Оля, увидев, сказала туже самую фразу.
— Это не моя кровь, — заметил я. И это тоже было круто, но по-другому. Вернее, тогда это казалось круто, а теперь — нет.
Мои давние воспоминания скользнули в раскрытый глаз паучка. Как если бы я случайно уронил в унитаз телефон, захотел достать, но понял, что уже опоздал. Воронка проглотила его, как будто языком слизала, и теперь эти грезы уже являются частью мужика. Было противно, но в то же время нереально хорошо.
Я вспомнил, что научился стрелять. Могу попасть в серебряный доллар с тридцати шагов. Прыгал с парашютом. Да, я вооруженный бесстрашный отморозок, у которого в бардачке лежал ПЛ-15 и который нашли, однако мне — ничего не было.
Казалось, это должно добить эго мужика с хромированной решеткой. Он обязан почувствовать себя микробом на фоне моего героического прошлого, но рыжие пятна возникли и тут.
Я не просто прыгал с парашютом. Однажды я делать это перестал. В один день и сразу. Когда незнакомая мне девушка не смогла раскрыть ни основной, ни запасной парашют. Ее инструктор, наверное, устал перекладывать запаски и то ли намеренно, то ли случайно не взвел страхующий прибор.
Так уж получилось, что я находился внизу, недалеко от места ее падения, а девушка была, как говорится, в теле. И, упав, она подскочила на два метра вверх, будто мячик. Но гораздо хуже было услышать звук, который издает тело. Такой не «бум», не «шмяк», а характерный, специфичный звук моментально поломанных костей.
Больше я не приезжал на аэродром и никому не рассказывал о том, почему в один миг разлюбил тряпочную авиацию.
Но мужик с решеткой и это проглотил. Теперь он все видел и слышал, однако желчный спазм разрывал именно мой желудок.
Меня будто тюбик с пастой выдавили в рот постороннего человека. Он узнал мои тайны, слабости, недостатки и, разумеется, невообразимую «круть», которую я олицетворял. Беда в том, что мне пришлось пережить всю свою жизнь как бы заново, и все то, что было спрятано в многочисленных шкафах моей души, выпало полуразложившимися скелетами воспоминаний.
Мне было плохо. Как с похмелья, на второй месяц запоя, на четвертый год войны. Руки и ноги тряслись, будто у старика. Только теперь я заметил, что стою в позе паучка, пытаясь двигать шестью несуществующими конечностями.
— Этого больше не повторится, — пообещал я.
Сначала я тщательно вымыл пол, затем бросил облеванную одежду в стиральную машинку и принял душ. Мне стало легче, но руки еще тряслись. Я заварил кофе и только тогда обратил внимание, что Кристина разговаривает со мной.
В беседу как-то не удавалось вклиниться, поток сознания проходил мимо меня. Я взглянул на работающий телевизор и увидел людей, готовящихся к Девятому мая. Они мастерили длинные палки, наподобие черенков от лопат, с прикрученными к ним рамочками для фотографий. Их нужно было изготовить много. В каком-то тумане я спросил Кристину:
— А ты пойдешь на Бессмертный полк? — мне было по барабану, все равно, потому что я задал этот вопрос, чтобы просто вступить в разговор.
Кристина обернулась, посмотрела на меня какими-то колючими глазами и спросила:
— Левин, ты дурак? Я тебе полчаса рассказывала, а ты меня в одну колонну к ним поставить хочешь?
— Что ты имеешь против?
Мне показалось, что жена задохнулась, ее лицо покрылось красными пятнами, и в глазах были уже не угольки. Ненависть, да такая, что Кристина была готова схватить кухонный нож и порубить совсем не капусту.
Она, наверное, впервые в жизни закричала на меня:
— Я тебе говорила!
Да, Кристина мне часто рассказывала, что по долгу службы ей приходится обслуживать ветеранов, которые, как бы это сказать помягче, путаются в показаниях. Они то полковники, то сержанты, то на флоте служили, то в авиации. Но хуже всего, когда начинают рассказывать, будто лично ворвались во вражеский окоп и убили трех, или нет, лучше пять фрицев.
Для Кристины было серьезным испытанием слушать весь этот патриотический бред. Ее ранее большая, деревенская семья после войны стала состоять из двух мужчин, не успевших дорасти до призывного возраста. Пятеро братьев и глава семьи погибли, очевидно, в первом же бою, ровно через месяц после призыва, похоронки пришли — через два. Четкость, с которой работала военная машина, наводила ужас.
Кристинин дед во время войны оказался подростком. В сорок первом он пошел в первый класс, но по понятным причинам думал не об учебе. Все его мысли занимала еда, потому что временами есть было совершенно нечего. Как рассказывала Кристина, и у меня нет оснований ей не верить, иногда дед с другими подростками подбирал запекшиеся на солнце лепешки, те, что остаются после коров.
Голод был таким сильным, что его страх передался через поколение. Кристина никогда не позволяла наливать пищу в свою тарелку — она набирала ровно столько, сколько должна была съесть. Не оставляла ни крошки, а если в гостях ее угощали сверх меры, то очень страдала от переедания. Механизм насыщения у нее отсутствует, и Кристина утверждала, что виноваты в этом ее голодавшие предки.
Когда оцифрованные архивы воинских частей появились в интернет, я видел, как моя жена плакала, находя в отсканированных казенных журналах записи со своей фамилией. В ее воображении война была настолько чудовищным явлением, что появление ряженых ветеранов вызвало озлобленность ко всем остальным.
Я согласен, что семьдесят пять лет после войны невозможно было прожить в землянке, чтобы потом встать на очередь за квартирой как участнику Великой Отечественной войны. Да и просто прожить столько после четырех лет нечеловеческих испытаний.
Однако грести всех под одну гребенку — это был перебор.
— Давай аккуратнее с выводами, — сказал я. — Мой дед тоже воевал.
Кристина очень зло хихикнула. Как-то надменно встала, еще ничего не успела ответить, но в ее глазах я увидел все, что она собирается вылить.
Именно вылить, потому что словами это нельзя назвать. Желчь, обида, злость, неуважение, надменность. Она даже открыла рот, когда услышала мое короткое:
— Мразь.
Иногда одного слова достаточно, чтобы поставить точку в отношениях с самым близким человеком. И я это сделал. Сам.
В следующую секунду Кристина показалась мне очень худой, даже высохшей. Из нее вроде бы за мгновение выкачали все соки. Моя жена устало присела и огрубевшим, как со сна, голосом сказала.
— Убирайся, Леш, я больше не хочу тебя видеть.
Мне еще виделось, что она, полностью зависящая от меня, никому не нужная женщина, в свойственной ей надменной манере не оказывает должного уважения успешному, продвинутому и четкому.
Но как раз в этот момент меня отпустило. Нашатырный спирт, отрезвивший меня до первобытного состояния, улетучился. Я перестал видеть свое отражение в Кристине и медленно начал возвращаться. Впрочем, это произошло не быстро. Когда же я полностью осознал случившееся, минуло несколько часов.
За это время я успел позвонить, добраться и расположиться в скромном жилище красивой студентки Лизы, которая меня почему-то очень испугалась. Было ли это последствием погружения в лабиринт, я не знал. Но на всякий случай пообещал вести себя сдержано. Как если бы понимал, что не полностью контролирую себя. Есть такая специальная рекомендация у фармацевтов: управлять автомобилем с осторожностью. Я ее и использовал.
На этот раз Лиза не выглядела яркой, красивой девушкой. Очевидно, за то время, что мы не виделись, мне удалось идеализировать образ и — наступило разочарование. Обычная студентка с проблемной кожей. Без косметики, без прически, в разношенной полосатой кофте.
Все же где она ее взяла? Ведь молодежь таких точно не носит.
Мне вдруг срочно захотелось избавить девушку от этого безобразия, и я стянул с нее одежду. Но Лиза поняла это по-своему и сделала то же самое с моей рубашкой. Останавливаться было уже нельзя. Я сдернул с нее то ли майку, то ли пижаму и обнаружил совершенно не ту грудь, на которую рассчитывал. Женщины умеют подать эту часть тела выгодно, однако тут уже попахивало спекуляцией. Ко всему прочему, у студентки на плече находилась безобразная молодежная тату в виде цветочка.
Я люблю татуировки, во всяком случае думаю, что люблю. Однако то, что сейчас набивают на девушках — в высшей степени отвратительно. Цветы, букеты, и даже заросли растений, где в качестве фона используется краска. То есть стебли получаются белыми, а фон — темным. При старении такая тату напоминает кусок содранной кожи, где посреди раны стали видны сосуды и сухожилия. Ну или обширный ожог, а я уже рассказывал, что в свое время насмотрелся на подобные радости.
В общем, у Лизы было именно такое пятно — без четкого рисунка, пропорций, композиции с фигурой и телом. Будто случайно ей в плечо угодил шматок напалма, а когда погас, его содрали вместе с одеждой.
— Сейчас приду, — сказала девушка, набросила халат и вышла через входную дверь в коридор. Я почему-то не удивился. Может, за солью пошла, или душ — на лестничной площадке.
Происходящее мне уже давно казалось нелогичным. Да, собственно, с выхода из погружения, поэтому еще одной странностью больше, одной меньше, какая разница? Девушка мне поможет собраться, и все снова будет хорошо. Я подумал, что, общаясь с хорошими людьми, можно заразиться удачей, а ведь Лиза, безусловно, хороший человек.
Капельки пота выступили у меня на затылке, потому что я вспомнил предыдущее общение с девушкой.
Впервые я увидел ее на семинаре и тут же ослеп от дебафа «семьсот четыре». Затем она позвонила и спросила про иглу, а в следующую секунду упал хостинг. За несколько минут до покушения в Технопарке она звонила снова. Да и во время памятного разговора с Доном Корлеоне.
«Господи, да она энтропик в кубе, — подумал я. — Стоит Лизе возникнуть на горизонте, как происходит очередная неприятность».
Мне резко расхотелось оставаться с девушкой наедине, и глазами я поискал брошенную на пол рубашку. Даже потянулся к ней, когда время вокруг меня остановилось.
Следующую секунду я увидел как набор медленно сменяемых слайдов.
Входная дверь с треском распахнулась. Путаясь и мешая друг другу, в комнату ворвались два молодчика, одетые во все черное, с дубинками-электрошокерами в руках.
Они медленно плыли по воздуху, занося свое оружие над моей головой. А в это самое время я цинично рассуждал, что ублюдки здесь уже были. Нападавшие знали, что я нахожусь в комнате, и даже где именно. Никто из них не обернулся, не осмотрелся, не испытал растерянность. Они просто вошли и вырубили меня.
* * *
В носу щипало от запаха какого-то порошка. В голове что-то сильно хрустело. Оказалось, что на меня одели мешок, наподобие тех, которые использую для хранения материнских плат компьютеров. Металлизированный полупрозрачный пакет, посыпанный изнутри какой-то дрянью.
Если бы организмы хотели меня прикончить, наверняка не стали бы заморачиваться с упаковкой. Однако они полностью не закрыли обзор, а значит, убьют меня позже, когда им наскучат пытки.
— Дебилы, — сказал я пакетным голосом. — Я же вас вижу.
Один из черных ударил меня, очень больно и точно в нос. Я сразу почувствовал теплый ручеек над верхней губой.
Скотина растер его по пакету огромной пятерней. Это было еще больнее, так что я застонал.
Нападавшие громко засмеялись, и один из них спросил:
— Так лучше?
— Не беспокоит? — сострил второй.
Я узнал голос отморозка, застрелившего Ширли. В голове вспыхнуло, злость перемешалась с отчаянием и досадой. Вот бы дотянутся до гада! Хотя бы разок засадить в его перепуганную харю. Руки дернулись в тугих путах, связанных за спиной очень добросовестно и профессионально.
Это вызвало очередной приступ веселья среди мучителей. Но скоро они потеряли ко мне интерес и стали совершать непонятные действия, стуча степлером, жужжа шуруповертом и создавая шум другим бытовым инструментом.
Все же пакет давал некоторое представление о проводимых в помещении мероприятиях. Люди в черном сооружали некое подобие комнаты в комнате. Это напомнило мне сериал «Декстер», где маньяк-полицейский каждый раз, расчленяя жертву, завешивал стены полиэтиленом. Он не ленился в угоду своему желанию создавать во время убийства стерильный антураж. Хотя лично мне такие приготовления кажутся совершенно нерациональными.
Мои похитители решили действовать подобно маньяку, однако рассчитывали забрызгать кровью не только пол и стены, но даже потолок.
«Возможно, будут пользоваться бензопилой», — подумал я.
Извлекут из башки иглу и обязательно снимут на видео, чтобы для других было уроком. Похоже, мне оставалось прожить несколько минут, может час, в зависимости от того, насколько поторопятся организмы. Выхода из сложившейся ситуации я не видел. Ну, разве что расковырять языком пломбу с цианидом, которой у меня, разумеется, не было.
Оставалось ждать. Похитители натянули какую-то сетку и подключили к ней провода, затем сняли с моей головы пакет.
— Стереть кровь? — спросил один.
— Зачем? — переспросил второй.
— А нам не попадет?
— Как хочешь, — бросил второй отморозок.
Люди в черном еще раз проверили, хорошо ли я связан, внимательно осмотрели собранную конструкцию и удалились. Просто вышли и закрыли за собой дверь.
|
|
